«Уничтожаем россиян в промышленных масштабах»
- 4.12.2025, 19:02
Будни украинского военного.
Украинский военный Сергей не любит шума и суеты, поэтому позывной избрал соответствующий – Тихий. Его работа всегда сосредоточена, точна, без лишних слов и движений. Он – внешний пилот батальона беспилотных систем «Призрак Хортицы» 15—й бригады оперативного назначения Нацгвардии Украины, пишет «Цензор».
Говорит, что со временем стал сдержаннее, даже немного интровертом: тишина и одиночество дают ему ощущение равновесия. До войны имел собственный бизнес – занимался дистрибуцией мобильной связи, впоследствии перешел в банковскую сферу. В 2015 году был мобилизован. После базовой подготовки в родном Николаеве прошла еще месячная учеба в «Десне». Оттуда попал в один из разведывательных батальонов, где служил старшим разведчиком.
— Где вы находились, когда попали на службу?
— По линии фронта от Авдеевской промки до Светлодарской дуги. Там я впервые узнал, что такое гибель командира, которого очень уважал. Мы его выносили. Он умер у нас на руках.
— Можете рассказать, как это произошло?
— Да. Его звали Сергей, позывной – Пиранья. Командир роты. Он всегда был с нами, постоянно шел впереди, постоянно тренировал нас. Даже отбор в наше подразделение был очень суров: без алкоголя и всего лишнего – кто выдерживал, тот оставался.
Вот мы выехали работать в Троицкое (это за Луганском). Пошли группой на разведывательные действия в серую зону. Впереди командир, потом сапер, третий – радист, а я четвертый. Наткнулись на ОЗМку. Взорвались. Один «200—й» и командир – «300—й». Сказал: «Оставьте меня, я уже все». Мы все равно вытащили его, положили в БТР, довезли в больницу, но он скончался.
— Я вам сочувствую.
— Спасибо. Это была такая первая тяжелая потеря. Погиб прекрасный человек, который дал нам знания, которые я до сих пор использую.
— До какого времени вы были в армии?
— До октября 2016 года. Еще тогда сказал: «Надеюсь, что сдаю автомат навсегда» и вернулся к мирной жизни. Хотел возобновиться в своем банке, но он обанкротился, пока я служил. Так что меня сократили с работы. Я искал себя в коммерческом секторе и перешел заниматься зерновой логистикой.
— Каким для вас стало полномасштабное вторжение?
— Неожиданным. Хотя все накануне говорили, что это возможно, но я как—то не мог этого принять. Не хотелось даже думать об этом. Я как раз закончил в Николаеве рабочие дела, готовился побыть с семьей пару недель и в марте должен был ехать работать в польской логистической компании. Уже получил визу. Но произошло полномасштабное вторжение.
— Где вы были 24 февраля?
— Дома. Мы все проснулись в четыре утра. Я услышал взрывы, ведь у нас атаковали аэропорт. Сразу понял, что началась война. У меня – жена и годовалый ребенок. Потому пока не отправил их за границу, до апреля, на войну не пошел.
— Этот месяц вы провели в Николаеве?
— Да, в Николаеве. Я хотел вернуться в свой же батальон. Но мне сказали: «Мест нет, мы тебя взять не можем, у нас все заполнено. Жди». Кстати, мой батальон тогда попал в Мариуполь, а затем – в плен. Многие ребята, к сожалению, до сих пор там.
– Так чем вы занимались до того, как мобилизовались?
– Помогал нашей Теробороне. То есть был на месте, но без прямого участия в боевых действиях. А 18 апреля мобилизовался в Национальную гвардию Украины. Сначала мы были в Николаеве. Занимались охраной, тренировались. Но нам хотелось воевать. Мы сводной группой поехали на оборону позиций возле Снегиревки.
– Вы остались разведчиком?
– Нет. Был обычным пехотинцем в стрелковом батальоне. Тогда не признавался, что я – разведчик.
Мы повоевали на позициях. В то время еще не было дронов. Только артиллерия, танки и БТРы.
– Какие эмоции тогда преобладали?
– Знаете, я стал очень сдержанным. Все воспринимал ровно, без излишних эмоций, с «холодным умом». Нужно работать – работаем. Не отказываешься – идешь, как бы ни было.
Кстати, я там был со своим кумом (позывной Монах), с которым мы вместе пошли в армию в 2015 году, а в апреле 2022 снова вдвоем мобилизовались. Воевали же под Снегиревкой. А потом нам сказали, что идет набор в подразделение «Кара—Даг», которое держит оборону на Запорожском направлении в районе Малой Токмачки. Мы согласились перевестись. И в январе 2023 года переехали в другую часть. Опять же – пехота. Кум – главный сержант, я – старший солдат. Так вот здесь на позициях мы встретили это очень горькое контрнаступление.
— Как думаете, навредила ли нам та огласка, которая предшествовала контрнаступлению?
— Навредила, ведь о нем знали все, поэтому нас там ждали. Мы знали, что все заминировано, потому «в лоб» пройти невозможно. Трудно говорить о том, сколько мы там потеряли людей. И никто за это так и не понес наказание.
— Военные, которые до и во время этого контрнаступления также были в Запорожском направлении, рассказывали, что россияне настолько тщательно готовились, что задействовали даже строительную технику…
– Чтобы вы понимали, прямо перед нашими позициями работали экскаваторы – спокойно заезжали и копали. Мы все это наблюдали, фиксировали и передавали всю информацию. А как только появлялся наш экскаватор – сразу по нему шла «отработка». Если мы стреляли два—три раза, то за нами летело где—то 10—12.
– Вы об артиллерии?
– Да. Иногда еще работала наша авиация.
— А у них?
– Все, что только может быть! Разве не было еще такого количества КАБов и дронов – это уже позже.
– Кстати, о дронах. Как вы стали летать? Как из пехотинца стали пилотом?
— Я познакомился с дронами, когда мой кум получил ранение. Это было уже под Вербовым, когда мы пошли держать крайнюю посадку. Там были очень тяжелые позиции, которые нам дорого стоили. Стояла не только наша бригада, но и смежники, которые постепенно покинули позиции, а пидоры начали на нас наседать, чтобы отжать эту посадку.
Мы оказались в окружении. Никакого рабочего автомата, ведь все заклинило. Были только гранаты и «Форт». А нас в блиндаже – трое (я, кум и собрат) и один «200—й». Наша арта немного отгоняла пидоров, а ребята шли к нам на помощь. Кум вышел им на помощь и получил ранение глаза. Я затащил его обратно, перевязал и велел подать на эвакуацию. В конце концов, он с одним из собратьев своим ходом вышел. Потом попал в больницу. К счастью, все с ним хорошо. Из армии списался и получил инвалидность второй группы, ведь потерял глаз – в результате пулевого ранения он просто утек.
Так вот я остался в блиндаже с двумя собратьями, с которыми еще двое суток держали оборону в окружении врагов, которые постоянно пытались нас «выкурить». Они думали, что там сидят офицеры, поэтому выбрали такую тактику. Мы пригласили «огонь на себя». Тогда успели перепрыгнуть в соседний блиндаж, который был нашим. Уже работали FPV—шки, сбросы и газы. К нам подтянулись смежники, хотели якобы отразить эту посадку. Но они оказались очень «зелеными» — неготовыми противостоять вражеским дронам. Нас набилось 8 или 10 человек в маленький блиндаж, который начали потихоньку разбирать, еще и бросать сюда газы. Ребята давай выскакивать. Я остался, упал на землю. Затем выбрался, чтобы забрать обратно в блиндаж раненых. Кого можно – перебинтовали. Ждали команды, что нам делать дальше или отходить. Нас начали прессовать уже с трех сторон. По нам работало все – арта, танчик, дроны. В итоге из этого блиндажа вышли трое. Первыми я отправил двоих раненых. Потом забрал радийки и батареи, автомат собрата и тоже двинулся по полям к нашим позициям.
Иду – надо мной уже висит сброс. Падает – не срабатывает. Я откатываюсь. А ко второму был прикреплен газ. Хорошо, что ушел в сторону. Дрон полетел на дозаправку, а я быстро побежал дальше, пока он не прилетел снова.
— Так после этой ситуации вы перешли на дроны?
— Просто наше подразделение как раз в это время переформатировалось в батальон беспилотных систем. Мы прошли обучение и начали летать на «Мавиках», «Аутелах» и «Матрассах». Работали в Харьковском направлении.
– Вы занимались разведкой?
– Да. Знаете, при всем моем большом уважении к артиллерии, сейчас боги войны – это дроны. Именно они сегодня многое решают.
— В одном из репортажей из Доброполья от гражданской бабушки была такая фраза : «Сейчас дронов в небе больше, чем птиц» . Военные по всем направлениям говорят о засилье БПЛА…
— Их действительно очень много. К сожалению, враг модернизируется, наращивает обороты, быстро учится и меняет тактику. Мы также развиваемся и стараемся всегда находиться впереди от него и предусматривать его возможные действия. Вообще мы уничтожаем русскую в промышленных масштабах.
Кстати, у нас пилоты не только летают. Расскажу вам случай, случившийся здесь в мае. Мы экипажем из трех человек стояли на позиции. Враг минометом и дронами разбирал и ее, и пехоту, которая была перед нами. Там был ранен военный. Мы решили помочь ему добраться до эвакуации. Ушли под обстрелами. Он полз по траншее. Мы около 300 метров его дотащили до блиндажа. Затем приехал эвак, забрали и успешно доставили его в пункт эвакуации.
– Сейчас на вашем направлении ситуация, мягко говоря, очень непростая, правда?
– Да, но мы стабильно держим наш сектор. Заранее обнаруживаем врага, уничтожаем его и не даем проникнуть в наши позиции.
— Пилотам добавляется еще одна проблема – меняются погодные условия…
– Туманы и дожди играют на руку вражеским пехотным группам, которые могут просачиваться, ведь наша техника не всегда может вылетать. Они пытаются использовать погодные условия в свою пользу, чтобы передвигаться дальше. Мы все равно наблюдаем, поднимаем борта, находим врага и уничтожаем. Просто теперь сложнее, потому что они успевают дойти до кустов или укрытий, поэтому их труднее искать. Но врагам тоже нелегко. Ведь сейчас наш батальон беспилотных систем – это слаженный механизм, который постоянно совершенствуется, развивается и набирает обороты по выявлению и уничтожению врага.
У нас есть братство, традиции, взаимоуважение и помощь друг другу. У нас адекватное боевое руководство. У нас очень хороший комбат, который чрезвычайно помогает рядом с солдатами. Знает каждого из них. Часто с ними общается в курсе их проблем, с которыми разбирается. Выходит на передний край. В таких условиях нам легче работать.
Расскажу о нем на своем примере. Когда наша позиция оказалась в полуокружении, и мы уже были готовы держать оборону как пехота, комбатом было принято решение вывести нас, пока это было возможно, сохранив жизнь. Была спланирована операция, заехала коробочка, и мы успели быстро эвакуироваться с имуществом. Держать там позицию как точка взлета было нецелесообразно и опасно.
— Командир 429—го отдельного полка беспилотных систем «Ахиллес» Юрий Федоренко, также работающий на Харьковском направлении, недавно рассказывал, что противник снова вернулся к механизированным штурмам. Что вы видите?
– Пробовали проехать техникой на Купянск. Буквально сегодня утром мы еще заметили танчик у реки Оскол и уничтожили его.
– О чем это свидетельствует? Долгое время они ходили по малым группам...
— У нас до сих пор так ходят – по одному—двумя. Есть «килзоны», «дорогая жизнь», где они успешно «ложатся отдыхать» навсегда. Мы их не пропускаем. До наших позиций они не доходят. Не знаю, что их побуждает идти в таких условиях. Для меня это загадка. Но их прикрывают FPV—шками и дронами на оптоволокне, которых очень много. Вообще у них на все какой—то безлимитный "пакет". Но мы тоже не стоим на месте. Кстати, отмечу, что у нас очень хорошо работает наша оптика, ударные дроны, как «Вампир» и «Летучая мышь». А наше FPV—ПВО блестяще уничтожают вражеские «Молнии», «Залы» и другие разведывательные и ударные средства. Также активно развивается направление НРК.
– А вы занимаетесь такими комплексами?
– У нас есть целая рота, которая занимается обеспечением и наших, и пехотных позиций.
Правда, по ним враг тоже работает. Мы сейчас вообще очень страдаем от «ждунов».
Хотя постоянно просматриваем логистические пути, но все равно какой—нибудь в засаде будет сидеть.
— А у них что из наземной мы дрона мы?
— Тоже есть. Сегодня наша FPV—шка поразила их НРК.
– Что он перевозил?
– К сожалению, ничего. Стоял пуст. В целом же перевозят провизию, канистры и т.д.
— Вообще, что вы чаще всего поражаете?
— РЭБы, пушки, легкую бронированную технику, но большей частью пехоту. Потому что здесь через реку и перепады высот тяжелая броня проехать не может. Мы постоянно поражаем лодки, по которым они пробуют переправляться.
– Но ведь россияне и маскируются, когда передвигаются. Знаю, что часто используют специальные плащи.
— Ходят в маскировочное пончо. Однако наши борта прекрасно определяют их по движению, после чего разносим сбросами.
– Еще ребята рассказывали, что россияне притворяются мертвыми.
– Очень часто. Как только слышит над собой звук «Мавика», ложится и притворяется мертвым. Но когда делаешь сброс, вдруг он «оживает». Они очень живучи: бросаешь прямо по нему, попадаешь, а он встает и уходит. Случается, что с первого раза его не убьешь.
– Часто отстреливаются?
– Да. Иногда сбивают наши FPV, стреляют по тяжелым бортам. Вчера мы уничтожали их военнослужащего. Он сбил с автомата две наши FPV—шки, только потом мы со сброса его уложили. По перехватам слышали, как один говорил: «У меня раненая нога, не надо меня эвакуировать, дайте лекарства. Я неделю здесь полежу и снова пойду воевать».
А вообще они очень хорошо роют. Есть здесь и такие «экспонаты», живущие на позициях. Один даже съел своего товарища.
– Как бы вы оценили вражеских пилотов?
– Там есть нормальные пилоты. Я никогда не буду недооценивать врага. Работают они тоже умело. Умеют и учатся.
– Кто именно сейчас против вас воюет?
— «Судный день» (российская группа пилотов). Но мы готовы и к «Рубикону» (одна из ключевых структур в силах беспилотных систем России).
– Брали ли вы россиян дронами в плен?
— Да, наш пилот на «Мавике» таким образом взял в плен врага и вывел его в нашу пехотную позицию.
– Вы с ним не общались? Что он там рассказывал?
– С этим нет. Но ведь у них у всех одна история: никто из них не хотел воевать, они так несчастны — кредиты, тюрьма, кто—то хотел так заработать.
– Это россияне же такое говорят? Не те, кто был «мобилизован» на оккупированных территориях?
– Русские. Кстати, на нашем направлении были замечены и кубинцы. Их заставляют идти, потому что они не знают, куда, не ориентируются, теряются.
Здесь у них вообще все поделено: есть «караванщики», которые переправляют, те, кого они доставляют, и которые находятся на позициях. Налажен механизм прохождения. К примеру, путь одного пехотинца, грубо говоря, занимает около четырех суток от точки А до точки назначения – где он должен быть. Повторюсь, я не понимаю, зачем они это делают. Но прут и прут. Мобилизация у них продолжается, желающих на контракты достаточно. К сожалению, здесь у них нет проблем. Ресурсов во всем хватает, потому что у них – жесткий тоталитаризм. Все поставлено на поток.
— И средств на войну хватает.
— Пока есть желающие покупать их газ и нефть, они будут воевать. Кто бы что ни говорил, мол, россия упадет. Однако они поставили экономику на военные рельсы и со всем справляются. А что делать после войны – не знают. Для них вот это страшно. Ведь народ может свергнуть с престола «царя». Так что война многих устраивает. К сожалению, и в нашей стране тоже.
— Вы имеете в виду тех, кто у нас на ней наживается?
– Да, тех, кто наживается, и кто адаптировался. У нас сейчас есть два мира: те люди, которые живут гражданской жизнью, для которых война — где—то там, и те, кого она касается непосредственно. То есть, как бы мы ни пытались объединить страну, война не одинакова для всех. Этот предел очень заметен. Мы в начале 2022 года сплотились, устояли, а после контрнаступления настроения начали быстро меняться и спадать – такова оборотная сторона медали.
Знаете, когда я приезжаю в свой город, мне очень жаль видеть здоровых мужиков, у которых все хорошо, и они ни за что не волнуются. Ребята, давайте меняться! Потому что все чиновники и госслужащие, не состоящие на критически важных должностях, обязаны защищать страну. Это долг! Их пока могут заменить женщины, ветераны или действующие военные по желаниям и возможностям. У меня, например, два высших образования. Чему нужно – научусь. В общем, справлюсь. Вопросов нет – давайте! Я готов работать на государство. Я тоже хочу быть дома со своими родными. Я тоже хочу гражданской жизни. Но, к сожалению, я вижу своего ребенка, в лучшем случае пару дней раз в три месяца и по видеосвязи.
– А как на вас реагируют гражданские, когда вы приезжаете домой?
— Если во время АТО были благодарны и благодарили за защиту, то сейчас даже живущие рядом молча отводят глаза. Особенно те, у кого мужчины сидят дома. Пытаются обойти.
– Им стыдно?
– Не думаю. Это все сознательно делается. Мол, «моя хата с краю»: «Мы – с Украиной в сердце, но вы там сражайтесь как—то без нас».
– Что вас при таких обстоятельствах мотивирует продолжать воевать?
— Я делаю это ради ребенка, чтобы он жил в мире, а также чтобы отомстить за тех детишек и собратьев, которые уже погибли на этой войне.