Один из лидеров движения, свергнувшего Милошевича: Это будет конец Лукашенко
- 10.11.2025, 23:39
Сооснователь легендарного «Отпора!» Срджа Попович дал эксклюзивное интервью сайту Charter97.org.
Срджа Попович — один из лидеров сербского движения «Отпор!», которое добилось отставки диктатора Слободана Милошевича в 2000 году.
Успех сербских активистов вдохновил борцов за свободу по всему миру — грузинскую «Кмару», украинское движение «Пора!», а также легендарный белорусский «Зубр».
Сегодня Срджа Попович руководит Центром прикладных ненасильственных действий и стратегий (CANVAS), который помогает движениям сопротивления диктатурам по всему миру.
Можно ли сменить диктатуру мирными протестами? Что не удалось белорусам в 2020 году? Почему так важны забастовки и отказ от сотрудничества с властями? Как белорусские протесты вдохновляют активистов по всему миру?
Об этом и не только в эксклюзивном интервью сайту Charter97.org рассказал один из лидеров «Отпора!» Срджа Попович:
— Начну с самого начала. Я начал свою карьеру активиста в возрасте 19 лет, когда был протестующим студентом в бывшей Югославии, а затем в Сербии, которой правил Слободан Милошевич.
Мне пришлось стать активистом не по своей воле, а из-за необходимости — как сделали большинство белорусов. Я играл на гитаре в рок-группе и изучал биологию, ничего общего с политикой.
В 1989 году к власти пришел Милошевич. Ситуация была ужасной: отсутствие свобод, четыре гражданские войны с соседями и большая волна национализма, а также гиперинфляция — все вместе это изменило жизнь целого поколения.
У моего поколения, родившегося в 1969-1980 годах, было два выбора: сражаться или бежать. Те из нас, кто был достаточно упрям, остались и продолжали бороться. Так сформировалось большое студенческое движение. Первая волна была в 1992 году. В 1998 году мы создали организацию под названием «Отпор!», что в переводе с сербского означает «сопротивление».
«Отпор!» начинался как небольшая группа давних участников студенческих протестов, а затем распространился по стране в течение двух лет, увеличившись с 11 человек до примерно 20 000, что довольно много для страны, в которой проживает 7 миллионов (население Сербии того времени).
Движение было очень эффективным в достижении четырех целей (позже мы определили их как своего рода четыре столпа борьбы с диктатурами).
— Давайте их сразу обозначим.
— Первая цель заключалась в том, чтобы уловить и описать недовольство людей, которое существовало при правительстве Милошевича. Реальной силы для достижения перемен не было, потому что оппозиция была очень раздроблена.
Второй частью было создание системы наблюдения за выборами. «Отпор!» вместе с другими общественными организациями развернул большую кампанию, в ходе которой было мобилизовано и обучено около 30 000 человек для наблюдения за президентскими выборами в сентябре 2000 года.
Работая с оппозицией, «Отпор!» сыграл важную роль в том, чтобы убедить их объединиться вокруг единого кандидата в президенты.
Четвертым шагом была готовность к тому, что будут фальсификации выборов, и создание системы для организации массовых демонстраций по всей стране, а также всеобщей забастовки в основных государственных секторах вместе с профсоюзами, что убедило Милошевича уступить после результатов выборов.
Выборы состоялись 23 сентября 2000 года. Несколько дней он пытался централизованно сфальсифицировать результаты, это был единственный способ фальсификации, потому что у нас были люди и отчеты по каждому выборному участку в стране. Результаты однозначно указывали на то, что он проиграл в первом туре.
Под давлением всеобщей забастовки Милошевич был вынужден уступить избранному президенту Воиславу Коштунице 5 октября 2000 года. В Сербии начался переходный период. Милошевича доставили в Гаагу, где его судили за военные преступления против человечества в Боснии.
2001-2003 годы я провел в Национальном собрании Сербии, полагая, что возможно изменить чудовище изнутри. Я принимал участие в разработке законов и политики, в основном — в области окружающей среды. За это время различные группы по всему миру посмотрели документальный фильм «Свержение диктатора». Вот так я и начал свою карьеру и фактически начал обучать активистов по всему миру.
Продюсер Стив Йорк из США снял 60-минутный документальный фильм об «Отпоре». Сейчас он существует, по-моему, на 15 разных языках. Люди смотрели этот фильм, видели сербское движение, вдохновлялись им и пробовали связаться с нами. И то, что начиналось как случайные встречи с группами из Грузии, Украины, Зимбабве, Венесуэлы, превратилось в организацию под названием CANVAS, Центр прикладных ненасильственных действий и стратегий. Изначально CANVAS был основан мной и другим ветераном «Отпора» Слободаном Джиновичем. То, что начиналось как шоу для двух человек, превратилось в образовательный центр с 15-летним опытом создания инструментов для активистов для решения различных социальных проблем.
— В чем главные идеи вашего центра?
— Идея состоит в том, что для перемен вам нужны три универсальных принципа: первый — это видение и единство, то есть вы знаете, чего хотите достичь и знаете, какие части общества вам нужно мобилизовать. Вы составляете схему структуры общества, разговариваете с заинтересованными сторонами и, что наиболее важно, вы слушаете их.
Например, в Беларуси протесты стали серьезными тогда, когда они перешли от высокообразованных, умело пользующихся интернетом молодых горожан на более широкие слои общества. Если рабочие на заводе отводят Лукашенко в сторонку, можно понять, что дело серьезное. Вы должны слышать этих избирателей, вы должны сделать их неотъемлемой частью движения, потому что ни одно движение не будет успешным, если оно будет ориентировано на узкую часть населения.
Второй принцип — планирование. В CANVAS есть набор инструментов для подготовки движений со стратегиями планирования, начиная с общей стратегии, такой как «чего мы хотим добиться».
Посмотрим, например, на Мьянму, где произошел военный переворот. Очевидно, что общая стратегия состоит в том, чтобы создать высокий уровень отказа от сотрудничества внутри страны в сочетании с высоким уровнем отрицания легитимности нелегитимной хунты. Это тот тип большой стратегии, которую вы обсуждаете с группами. А затем вы фокусируете свои усилия на определенных институтах власти. Затем вы переходите к основам режима, вы проводите кампании, подбираете тактику. Тактика, которая работает на улицах Чикаго, сильно отличается от тактики, которая может работать на улицах Минска, где вас могут арестовать только за то, что вы носите флаг.
Последним, но не менее важным принципом, является ненасильственная дисциплина: насколько ненасилие более эффективно, чем насилие, как избежать любых вспышек насилия, как дать отпор пропаганде противника. Потому что общий мотив у авторитарных режимов таков: а) они попытаются объединить вас с экстремистами; б) они попытаются заклеймить вас агрессором; в) они собираются вытолкнуть вас в маргинальные слои общества, говоря: «Это радикальная группа, которая хочет, чтобы государство было сожжено дотла. И, кстати, государство — это я».
Что действительно является фирменным знаком CANVAS (мы работаем с людьми из 60 стран), так это то, что мы даем людям инструменты, а не рецепты. Итак, мы учим их, как ловить рыбу, вместо того, чтобы говорить им: «Вот что вам нужно делать». Причиной этого является здравый смысл. Иностранцы никогда не знают ситуацию лучше, чем люди на местах. Поэтому мы предпочитаем давать людям инструменты, чтобы они могли решить, какими могут быть элементы их стратегии, и разделить их на успешные и неудачные случаи, вместо того, чтобы говорить им: «Вот как вам нужно проводить демонстрации».
В отличие от очень популярного нарратива, созданного Кремлем после революций в Грузии и в Украине, в отличие от насилия, когда вы можете послать «зеленых человечков» или ввести 30 000 солдат, ненасильственные социальные изменения нельзя экспортировать или импортировать.
Это должна быть местная разработка. Она должна основываться на недовольстве местного населения. Она полагается на местных лидеров и опирается на локальные стратегии и местные цифры — вы не можете десантировать миллион человек из одного места в другое. Это так не работает.
— После того, как белорусам не удалось в 2020 году окончательно избавиться от Лукашенко, появилось очень много заявлений о том, что диктаторские режимы эволюционировали в такую форму, что ненасильственные формы сопротивления против них больше не работают. Что бы вы ответили критикам?
— Начнем со стратегии. Исторически, согласно исследованию 323 различных кампаний с 1900 по 2006 год, опубликованному Эрикой Ченовет и Марией Стефан «Почему гражданское сопротивление работает» (один из авторов недавно обновил базу до, по-моему, 500 различных кампаний), вероятность успеха ненасильственной борьбы колеблется от 40% до 53%, тогда как насильственный подход имеет только половину этих шансов на успех.
Итак, если вы посмотрите на историю, движения, которые могут принять ненасильственную борьбу как направление, те, которые к ней призывали, те, которые избегали насильственной конфронтации с силами безопасности, имели в два раза больше шансов на успех, чем другие. История учит нас, что ненасилие не только более этично, но и имеет больше шансов на успех.
Для этого существует много причин. С научной точки зрения, движения имеют тенденцию к успеху, когда они достигают определенной доли участия. Итак, если взглянуть на взаимосвязь между цифрами и успехом: где-то от 3% до 8% населения, которые ежедневно и активно участвуют, дают вам, примерно, половину шансов на успех.
Чтобы произвести социальные изменения в стране размером с Сербию, с населением около 7 миллионов человек, вам нужно около 56 000 активных людей в день. Вот цифра, котороя имеет значение. Это не люди, которые поддерживают ваше движение. Это не люди, которые голосовали за вас. Это люди, которые готовы каждый день посвящать свое время делу. Звучит немного, но на самом деле — это очень много. Чтобы достичь этих цифр, ненасилие работает лучше.
Во всем мире участие основано на том, что называется риск точки входа — какой риск вы принимаете на себя, если хотите участвовать. Давайте взглянем на такую форму протеста, где дома, у окон, люди бьют в сковородки и кастрюли — риск точки входа очень низкий, в акции будут участвовать люди из разных слоев общества, разного возраста, пола, инвалиды, дети, бабушки. Тогда как марш по улицам и занятие здания, где вы будете противостоять силовикам, где много людей погибнет, будет арестовано, привлечет, естественно, меньше людей, готовых пойти на такой уровень риска.
Вы сталкиваетесь с репрессивной диктатурой — Беларусь является одним из примеров, но почти у всех есть одни и те же атрибуты — место, где у них преимущество, это сила. Очевидно, что в этих странах очень сильный аппарат безопасности: спецслужбы типа ФСБ, КГБ, подготовленные полицейские, иногда, военные, готовые участвовать в подавлении оппозиции.
Поле боя, где вы не защищены, а ваш враг намного сильнее вас, просто не имеет смысла. Если вам нужно сразиться с Майком Тайсоном, то последнее место, которое вы выберете для этой борьбы, — это боксерский ринг. Наверное, вы бы предпочли сыграть с Майком Тайсоном в шахматы. С точки зрения здравого смысла — это бессмысленно, потому что ваш противник сильнее. С точки зрения участия — это бессмысленно, потому что если вы увеличиваете риск, вы уменьшаете участие. И с исторической точки зрения — это не имеет смысла, потому что насильственные движения имеют меньше шансов на успех.
Есть еще много аргументов… Этический — если мы начнем бросать камни, в нас начнут стрелять, людей убьют.
Если говорить о тактике типа Майдана, концентрации, занятии символически значимых общественных мест, то, на самом деле, это один из сильно переоцененных инструментов борьбы.
— Почему? Ведь эта тактика сработала в Украине?
— Это происходит из-за большого заблуждения об «арабской весне», когда децентрализованные движения распространялись вокруг, а затем собирались в одном символически значимом общественном месте, как это было в Тунисе или на площади Тахрир в Египте.
Потом в Нью-Йорке, в парке Заккотти, возникло движение, построенное на довольно наивной идее, что если мы достаточно долго будем занимать символическое общественное место, то тут же с неба начнут падать шоколадки M&M's. Затем в Гонконге произошла оккупация центрального делового района Централ.
Что происходит с этой тактикой оккупации, это то, что вы помещаете много своих ресурсов и людей в одном очень ограниченном месте в течение очень ограниченного времени. Это тактика концентрации, тогда как расклеивание стикеров по всему городу называется тактикой рассредоточения. Тактика концентрации, скорее всего, даст непропорциональные результаты, если ее использовать с умом и в определенное время. Скажем, парламент, который принимает решение, как в Украине. Вы концентрируете свои силы перед парламентом, вы заставляете законодателей делать то, что вы хотите, а если они не делают, то цена большая, вы наращиваете силы.
Таким образом, успех этого не имеет ничего общего с занятием площади, но очень сильно зависит от выбора правильной цели и подходящего времени. Поэтому, когда вы смотрите, почему это работает, вы всегда смотрите на то, какая опора режима была выбрана в качестве мишени и какое время было подобрано для достижения цели. Занять территорию и думать, что это заставит соперника сдаться, довольно наивный подход.
Массовое занятие протестующими военных казарм в Судане было полезной и важной тактикой, но суть успеха была не в этом. Суть успеха в Судане заключалась в том, что единственный способ, которым военные могли сохранить свои финансовые интересы, было избавиться от Башира [президента Судана в 1993–2019 годах]. После свержения Башира военные легко подавили оккупационную тактику, убив сотни людей, сбросив тела в реку Нил, насилуя в равной степени и мужчин, и женщин.
Когда вы посмотрите на то, что является той соломинкой, которая ломает хребет верблюду, очень часто это массовая тактика отказа от сотрудничества, которая является рассредоточенной, которая подрывает способность правительства выплачивать солдатам зарплату, что еще больше помещает страну в изоляцию. И это заставило людей в верхушке хунты в Судане задуматься, могут ли они управлять ситуацией или им нужно поделиться властью с гражданскими.
Когда СМИ показывают вам площадь, заполненную палатками, с людьми в шлемах, у вас возникает сумасшедшая идея, что это связано с успехом. Это одна из тактик, тактика с очень высоким риском, тактика, которую очень трудно поддерживать, и, на самом деле, тактика, которая имеет тенденцию больше к провалу, как в Гонконге, чем к успеху, как на Майдане, на площади Тахрир или в Судане. И когда вы посмотрите, почему это удалось, вы вернетесь к планированию и стратегии и давлению на опоры режима, к выбору времени для демонстрации — и это не только потому, что люди просто разбили лагерь на площади.
Это очень наивный подход. Когда вы думаете о том, что посоветовать людям, работающим в сильно репрессивной среде, тактика концентрации стоит не на первом, а на последнем месте. Тактикой концентрации вы показываете ваши цифры своему противнику. Используя тактику концентрации, вы увеличиваете возможность насильственного подавления. С помощью тактики концентрации вы повышаете ожидания. Если нам нужно каждый день встречаться на площади, а сегодня у нас было 20 000 человек, если завтра будет только 10 000, то люди теряют боевой дух. И это может быть причиной, из-за которой цифры падают.
Тактика концентрации — важная часть тактического арсенала, но не переусердствуйте с идеей, что длительное занятие зданий каким-то образом неизбежно принесет вам победу. Вашему противнику не обязательно приходить и убивать вас всех. Ваш противник может пойти по пути материкового Китая и Гонконга: они могут просто сидеть на своей толстой заднице и игнорировать вас.
И что вы будете делать вторую неделю, третью неделю? У вас 10 000 человек — вам нужно их кормить, вам нужно найти им воду, им нужно собрать мусор, им нужны туалеты. Я говорю только о логистике операции.
А потом происходит то, что на площади остается минимальное количество самых решительных людей, очень часто, самых радикальных людей, а они начинают драться.
— Исходя из вашего опыта, что не сработало в Беларуси в 2020 году?
— В Сербии мы построили наше движение на ошибках. Это было похоже на научный метод, но это была не наука — эта была жизнь. В 1992 году мы занимали университетские общежития. Мы пели о мире. У нас были все крутые люди: и актеры, и публичные персоны, и городские жители. А за пределами общежитий Милошевич правил балом, а сельские жители были готовы участвовать в его войнах. Именно тогда мы поняли, что нам необходимо расширить охват избирателей и географию.
В 1996-97 годах нас было много. Были местные выборы — их украл Милошевич. Мы организовали акции протеста в 37 разных городах в течение 100 дней, маршируя каждый день. Итак, мы многое узнали о тактике и сочетании внутреннего и международного давления.
Милошевич признал, что оппозиция победила на местных выборах. Однако через четыре месяца оппозиция раскололась. Вот тут-то и выяснилось, что нам нужно механически поддерживать единство оппозиции. А также мы узнали в 1996-97 годах, что причина, по которой мы смогли победить, заключалась в том, что у нас были результаты отовсюду. У нас были все копии с каждого избирательного участка. Мы подняли этот вопрос перед ОБСЕ и Европейским cоюзом. У нас было доказательство того, что мы действительно выиграли, а Милошевич лгал. И это было не впечатление, это была реальность, потому что у нас были документы, а у него нет.
В 1998 году мы поняли, что, поскольку Милошевич будет в избирательных бюллетенях, мы никак не могли повторить 1996-97 годы. Он был готов пожертвовать 30 мэрами от своей партии, но не будет готов пожертвовать собственной короной. И поэтому нам нужно было придумать, как вместо маршей протеста усилить давление после выборов.
Мы знали, что будут выборы. Мы знали, что оппозиция, если объединится, выиграет выборы. Мы умели мониторить — мы научились этому ремеслу. Мы знали, что выборы будут украдены — и мы знали, что люди будут возмущены тем, что выборы будут украдены.
Итак, мы объединили тактику шествий и протестов с организацией ранней забастовки. И причина этого была в том, что мы поняли, что он может либо игнорировать, либо подавлять демонстрации, но если две крупнейшие угольные шахты страны объявят забастовку, электричества не будет. Сербия все еще производит, думаю, 75% своей электроэнергии из угля, так что это ключевой сектор.
А потом это совместилось со всеобщей забастовкой во всевозможных секторах. Вы идете в киоск, чтобы купить сигареты, а там большая наклейка с надписью: «Закрыто из-за фальсификации выборов». И на всех уровнях была координация: кто-то должен это знать и напечатать. Это не было похоже на: «О, классная идея. Давайте распространять наклейки». Это было как: «Он собирается украсть — мы собираемся закрыть эту гребаную страну. Вот то, что каждый разместит в своем магазине».
В отличие от Сербии, я мало знаю о процессе планирования недавнего протеста в Беларуси, но то, что Лукашенко потерпел поражение, было удачей. Это не было результатом мудрости оппозиции.
Люди думают, что это было связано с выборами, но на самом деле протесты начались еще до выборов. Лукашенко боялся из-за своей неспособности справиться с COVID. Участники первых демонстраций выходили с тапками — вот тут-то он и испугался. И он обеспечил единство оппозиции, запретив всем баллотироваться и арестовав всех остальных.
Так что единство, на мой взгляд, не было продуктом планирования. Это было скорее продуктом его паранойи, вызванной уровнем протеста. Он помогал оппозиции.
Когда после выборов люди проснулись и поняли, что их много, а у Лукашенко — единицы — это был момент откровения.
Правительство сидело на страхе — а страх очень уязвим, как вы можете видеть в Беларуси. Страх — это инструмент, от которого диктаторы отказались. Но Лукашенко — один из последних из могикан, кто пытается править страхом. Такие люди, как Путин, умнее, они правят через апатию. Это совсем другое дело, потому что вы ломаете апатию, но апатия имеет инерцию. Так что вам нужно постоянно разбивать апатию маленькой похвалой, такими вещами. Если вы этого не сделаете, апатия вернется. Со страхом это совсем другая игра. Наступит день, когда люди перестанут тебя бояться. И это конец.
Этот пузырь страха лопнул. Люди поняли, что Лукашенко напуган. Потому что все эти диктаторские режимы, как говорит мой друг, «всегда выглядят стабильными, до той поры, пока не перестают быть таковыми».
В Сербии было движение, у которого было по три человека в каждом районе. Итак, все, что вам нужно сделать, это нажать кнопку — и маленькие пчелы делают дело, связываются с людьми, распространяют информацию. Стратегию знали все. Все знали, что нам нужно объявить всеобщую забастовку.
Глядя на этот момент в Беларуси, оппозиция была в состоянии: «Вау! Мы выиграли выборы! Что, черт возьми, происходит?! Этого не может быть».
— Кроме ошибок в планировании, что еще не сработало?
— Ошибка номер два заключалась в том, что не было параллельного подсчета голосов. Физического наблюдения за урнами для голосования не проводилось. Не было своевременного представления точных результатов. Вы можете возразить, что оппозиция не могла контролировать. Вы можете спорить об условиях, но я говорю о том, чего не было. Если вы не можете добраться до урн для голосования, проводите экзитполы — есть способы это организовать.
Итак, не было никакого параллельного подсчета голосов, никакого способа доказать, что вы выиграли, никакого законного способа добиться того, что вам действительно нужно, а именно — второго тура законных выборов. Единственный способ, на мой взгляд, покончить с этим кризисом — это законные выборы с международным наблюдением за голосованием, в том числе — с наблюдением за голосованием из России, а затем, оглашение легитимных результатов.
И я думаю, что на таких выборах у Лукашенко не было бы шансов. И здесь в дело вступает стратегия. Если вы знаете, что можете выиграть, вам нужно извлечь из этого выгоду. И чтобы на этом заработать, нужен какой-то подход. И это должно быть согласовано с игроками, которые находятся как внутри страны. так и за пределами страны.
Международные усилия по делегитимизации Лукашенко, на самом деле, прошли очень хорошо. Никому нет дела до этого парня, нелегитимного узурпатора, кроме разве что его окружения и его рупоров в белорусских СМИ — все остальные знают, что он железными когтями цепляется за власть.
К сожалению, его когти железные. Так что он очень сильно цепляется за власть. Внутри не было организованного движения, не было организации, способной проводить массовую тактику отказа от сотрудничества.
Уровень поддержки, уровень храбрости, уровень хладнокровия, уровень тактики с низким уровнем риска вроде «протестов снеговиков» — они были потрясающими. Я могу отдать должное творчеству белорусских протестующих того периода. Мы используем примерно 15 или 20 тематических исследований того, как флаг был важен для построения нарратива протестующих в Беларуси.
С точки зрения идентичности — это было здорово. С тактической точки — это было здорово. Но не было организованности и не было политической стратегии.
Когда вы спрашиваете меня, чего не хватало: реального единства оппозиции перед выборами, контроля над урнами для голосования, создания документов, которые дают вам легитимную борьбу внутри страны и за рубежом, плана того, что вы делаете, когда Лукашенко говорит, что он выиграл выборы .
Если бы вы спросили кого-нибудь перед выборами в Беларуси, что бы сделал Лукашенко, если бы проиграл, что бы вам ответили? — «Он уступит и уйдет на пенсию и будет играть в хоккей»? Да ладно вам! Все могли ожидать, что он скажет: «Нет-нет, я выиграл. С результатом в 178%». Итак, вы могли предвидеть, что он собирается сделать, но не было никакого плана, что делать, когда он сделает то, что вы знали, что он собирается сделать.
Не было послевыборной организации и стратегии, которая могла вместе с последовавшим очень хорошим креативом внутри и международной делегитимизацией за пределами Беларуси усадить его за стол переговоров, использовать его слабые места, заставить его объявить новые выборы, заставить его окружение думать о том, не вышел ли у него срок годности, заставить Россию-матушку думать: «Может быть, мы должны применить армянский сценарий. Старые парни проиграли. Мы должны принять новых парней».
Вы хотите играть в это — вам нужно играть стратегически. Это стратегическая ненасильственная борьба, это то, чему люди могут научиться. И в истории были успехи и поражения, нам нужно применять успехи и учиться на неудачах.
— Почерпнули ли вы что-то для себя из белорусских протестов?
— Несколько вещей сработали довольно хорошо: движение и непредсказуемость, переход от уличных шествий, которые встречались силой, к более мелким «наездам», как мы их называем или флешмобам. Также распространение протестов на жилые кварталы, а затем флаг.
Флаг был ключевой тактикой. Очень часто нужен такой тип символов. Использование флага было не только способом обозначить себя. Это также был способ создать новую идентичность. И я думаю, если есть одна большая победа, которую невозможно отменить, несмотря на то, что Лукашенко, вероятно, еще некоторое время будет цепляться за власть, так это то, что белорусы заново открыли себя. Они заново открыли себе самих себя как гордую нацию, стремящуюся к демократии, а не пребывающую в постсоветской неопределенности.
Люди выбирают разные пути. Вы можете взглянуть на такие страны, как Польша, Чехия, Словакия, Словения. Они встали на путь вступления в Европейский союз и перестроили свою экономику. Тогда была масса стран, которые пропустили конец холодной войны.
Милошевич был самым радикальным примером таких балканских лидеров. Когда они увидели окончание холодной войны, вместо того, чтобы сказать: «Нам нужно идти в мировую экономику. Мы страна с населением 23 миллиона человек. Посмотрим, сможем ли мы быть интересным рынком». Вместо этого они сказали: «Мы хотим быть Тито. Но поскольку мы не можем сохранить эту большую многонациональную страну, мы создадим три-четыре маленьких Тито, а каждый будет править своей маленькой диктатурой».
Итак, лидеры решили, что им лучше жить в маленьких дерьмовых этнических диктатурах. И, конечно же, единственным способом сохранить свою власть было начать этнические войны с другими, потому что это цементирует вас во власти. Когда идет война, никто не говорит об экономике или демократии. Результат: четыре гражданские войны, тысячи погибших, 700 000 беженцев и одна большая многообещающая страна, распавшаяся на шесть образований. Таково историческое последствие этого глупого решения не смотреть, куда движется история, а переосмыслить историю.
Лукашенко был другим человеком: он думал, что сможет заморозить Беларусь в этом подвешенном состоянии и сохранить некоторые элементы коммунизма. Он как бы сказал: «Этот общественный договор между правительством и народом работает неплохо». А также в силу особенностей белорусской экономики, ее относительной независимости от общих рынков, это было еще и экономически целесообразно. И из-за его популярности это было политически возможно на протяжении какого-то количества лет. Но историю не остановишь: вам нужно выбрать направление: либо демократизация, либо путинизация. И настал такой момент, когда это систему, стало невозможно поддерживать, что совпало с неспособностью правительства отреагировать на пандемию.
Очень часто триггером являются стихийные бедствия, потому что когда у вас есть правительство, которое каждый день говорит вам: «Это самое сильное правительство в мире», а потом наступает момент, когда это проверяется, то люди видят, что, на самом деле, это не правительство, а «потемкинская деревня».
Но возвращаясь к бело-красно-белому флагу, дело не только в тактике — дело в том, что он символизирует: он символизирует вновь обретенную белорусскую идентичность. Он уничтожает государственный нарратив о том, что если ты против Лукашенко, то ты не патриот. Нет! Ты патриот!
Он не более, чем марионетка своего кремлевского хозяина. У них были эпизоды «жесткой любви», но теперь, он приветствует российские войска: «Вторгнемся в Украину вместе!» Что это говорит народу Беларуси? Что они живут в колонии! Мобилизация людей против колониализма является очень мощным триггером. Так что дело не только в демократии, дело не только в угнетении, дело не только в таких неуловимых вещах, как свобода и свободные и честные выборы. Это о том, являемся ли мы колонией.
Крупнейшие колониальные державы, такие как Великобритания, были совершенно не в состоянии справиться с этим. Причина: колониализм не является естественным. Людям не нравится быть колониальными рабами. Флаг олицетворяет это — здесь появляется новая идентичность.
Затем, различные тактики рассредоточения, маркировки зданий, «протесты снеговиков». То, как милиция была вынуждена снимать красно-белые украшения с рождественских елок в жилых кварталах — это вызвало у меня слезы на глазах и улыбку на моем лице. То, как люди использовали песни, как во время Поющей революции в Эстонии, — но дело не в тактике, а в том, что белорусы изобретали себя заново. То, какое у них государственное управление сейчас, это просто отдаление неизбежного.
— Какие возможности для смены режима в Беларуси вы видите?
— Тот факт, что режиму нужно использовать этот уровень репрессий, и тот факт, что им нужно поддерживать мир, поддавшись иностранному мастеру-кукловоду, беспрецедентному присутствию российских войск в Беларуси, — это говорит вам об одном: Лукашенко слаб. Он знает, что он нелегитимный. Его окружение знает о том, что он нелегитимный.
Речь идет о поиске стратегии. Исторически один из возможных способов — использовать цифры, как в Южной Африке, где было правительство апартеида. Это правительство было вынуждено пойти на выборы через широкое сочетание внутреннего бойкота всего, что производится компаниями, которые платили в бюджет, и крупных международных изоляционных санкций, в первую очередь, выхода из Южной Африки крупного британского банка Barclays.
Протестов не было, так как они встречались насилием со стороны правительства апартеида. Тысячи людей были убиты. Затем движение приняло отчаянное решение создать так называемое «Копье нации», небольшую партизанскую группу, которая начала взрывать мосты и тому подобное. Именно поэтому Нельсона Манделу приговорили к пожизненному заключению, поскольку он был соучредителем этой группы.
Но сработала комбинация внутренней тактики отказа от сотрудничества: найти каждый доллар, который правительство может вытянуть из народа, решить не покупать эту вещь, какой бы она ни была. Если это означает одежду, мы будем шить себе одежду, если это означает сигареты, мы не будем курить. А затем использовать это давление на международном уровне до такой степени, что правительство не сможет финансировать собственный репрессивный аппарат. Это то, что произошло в Южной Африке. Это и послужило толчком к выборам. Нельсон Мандела стал президентом.
Беларусь может стать демократией в долгосрочной перспективе только в том случае, если она изберет свое правительство демократическим путем. И я твердо убежден, что если бы в Беларуси были свободные и честные выборы, у Лукашенко не было бы шансов. Спорный вопрос, стал ли бы он участвовать вообще, или выставил бы какого-нибудь человека вместо себя.
В отличие от падения режима, выборы гораздо легче коммуницировать и создать международную коалицию. Вам понадобится какая-то международная коалиция, которой он сможет сдаться.
Милошевич формально сдался российскому министру иностранных дел. Он отступил перед тем фактом, что проиграл выборы, в стране была всеобщая забастовка и собственная военная полиция не слушала его приказов, но формально он сдался министру иностранных дел России. Он сказал, что сделал это в интересах страны — диктаторам нужен такой золотой парашют.
Смотрите на долгосрочную перспективу, отталкивайтесь от успехов тех стран, которые были в похожем положении, не отчаивайтесь перед лицом угнетения и помните, что угнетение и много иностранных войск, на самом деле, являются признаками слабости, а не силы.